статьи

Автор: Александр Азизович Музафаров — директор Центра информационных и социологических программ Фонда исторической перспективы.

Вопрос о роли, которую сыграло наследство Российской империи в Великой Отечественной войне, тесно связан с общим подходом к рассмот­рению событий 1941–1945 годов и их месту в истории Отечества. Для советской историографии было характерно рассматривать Великую Отечественную войну как часть исключительно советского периода истории и анализ предшествующих войне процессов начинать с 1917–1918 годов. По мнению советских историков, решающую роль в Победе сыграли коммунистическая идеология, построенная на ее основе социальная система советского общества и руководящая роль коммунистической партии.

Если рассматривать историю Великой Отечественной войны в контексте всей русской истории, то необходимо, с одной стороны, расширить временные рамки проблемы, а с другой — объективно рассмотреть роль коммунистической идеологии и советской соци­ально-политической системы.

Очевидно, что подробный анализ событий 1941–1945 годов не возможен без рассмотрения не только советского периода, но и эпохи царствования государя императора Николая II, так как именно в это время имеют свое начало многие процессы и явления, сохранившие свое значение и после 1917 года. Будет уместно поставить вопрос о роли, которую сыграло наследие Российской империи в годы Великой Отечественной войны.

В исследованиях, посвященных истории советской военной промышленности, боевой техники, систем вооружения и т.д., отмечается значение технологического, интеллектуального и материального наследства старой России. Достаточно вспомнить, что основным стрелковым оружием пехотинца РККА была трехлинейная винтовка образца 1891 года, а наиболее широко распространенным станковым пулеметом был пулемет «максим» образца 1910 года.

В то же время вопрос о людском потенциале — главном наследстве Рос­сийской империи — в нашей историографии изучен еще недостаточно. Целью данной работы является обозначение проблемы как темы для будущих более подробных исследований.

Демографическое наследство империи

Многие исследователи отмечают, что одним из важных факторов, обеспечивших выживание и победу советского государства, являлись огромные людские ресурсы, позволившие компенсировать как потери начального периода войны, так и многие недостатки советской военной машины. Этот демографический потенциал появился не сам по себе, а в результате целенаправленной деятельности правительства Российской империи в царствование императора Николая II.

За это время численность населения страны выросла с 129 млн человек в 1897 году до 179 млн человек в 1915 году. Ни в один другой период отечественной истории таких темпов прироста населения России достичь не удалось. Этот рост населения был вызван не только объективными соци­ально-экономическими условиями, но и в первую очередь целенаправленной политикой правительства империи в сфере здравоохранения.

В конце XIX века ситуация в сфере здравоохранения и медицины в России была крайне неблагополучной: социальные изменения, повлекшие за собой изменения традиционного уклада жизни, перемещение больших масс людей — все это привело к росту заболеваний и повышению смертности. По уровню смертности и средней продолжительности жизни Россия занимала одно из последних мест в Европе (главным образом, за счет чрезвычайно высокой детской смертности). В 1889 году на всю огромную империю приходилось лишь 13 тыс. дипломированных врачей. Такое положение не могло, конечно, устраивать ни власти, ни общество.

Правительство принимает меры по исправлению ситуации: с 1901 по 1913 год бюджетные расходы на медицинскую часть возросли с 43,9 млн руб. до 145,1 млн руб., то есть в 3,3 раза. Число врачей в империи выросло к 1915 году до 33,1 тыс., что вывело нашу страну по этому показателю на второе место в Европе и третье место в мире.

Качество подготовки русских врачей было высоким. В ходе русско-японской войны 1904–1905 годов относительные потери русской армии умершими от ран и заболеваний в госпиталях были примерно в 2 раза ниже, чем у противника.

С 1901 по 1913 год количество мест в больницах увеличилось почти в 1,7 раза (с 136,5 тыс. до 227,9 тыс., включая психиатрические больницы и родильные приюты), а число пациентов, воспользовавшихся помощью в этих больницах, за тот же период возросло в 2,1 раза. Если в 1903 году в стране насчитывалось 3765 аптек, то к 1913 году их число возросло до 6 тыс. и 12 тыс. фармацевтов.

Важно отметить, что составной частью создания системы здравоохранения была ее доступность для населения. Медицинская помощь во всех государственных и земских медучреж­дениях по месту жительства была бесплатной. В сельских, земских и муниципальных лечебницах лекарства обратившимся за помощью выдавались бесплатно.

Как отмечает современный историк, «в результате бесплатное медицинское обслуживание постепенно становилось доступным для самых различных слоев населения страны. Это наглядно показывает медицинская статистика. В 1901 году в России медицинскую помощь получили 49 млн человек, в 1904-м — 57 млн, в 1907-м — 69 млн и в 1913 году — 98 млн человек, то есть две трети всего населения. При этом примерно 90% больных обращались в общественные лечебницы и только 7% к частнопрактикующим врачам»^[1].

Конечно, в здравоохранении страны оставались весьма существенные проблемы, и, несмотря на приведенные выше цифры, подданные Российской империи в массе своей были обеспечены медицинской помощью хуже, чем жители Германии, Англии или Франции. Но это не может умалить в наших глазах заслуг Николая II и его правительства в деле формирования национальной системы здравоохранения. Именно при нем в России появилось то, что вошло сейчас в привычку: родильные дома и станции скорой помощи, женские консультации и молочные кухни, участковые врачи и больничные листы... В сущности, современная система здравоохранения в России построена на фундаменте, заложенном в начале ХХ века.

Военно-мобилизационный аспект

Разумная демографическая политика дала в распоряжение властей Российской империи огромный во­енно-мобилизационный потенциал, ставший основой русской военной силы. Недаром в начале ХХ века русскую армию сравнивали по мощи с паровым катком.

В ходе войн начала ХХ века русское командование достаточно разумно тратило вверенные ему человеческие ресурсы. Хотя новый характер боевых действий, проблемы с техническим оснащением и вооружением армии привели к высоким потерям, они были заметно меньше, чем в армиях противников и союзников России.

Так, например, даже в ходе проигранной русско-японской войны 1904–1905 годов русские потери оказались почти в два раза ниже, чем у победившего противника:

Потери сторон в Русско-японской войне 1904–1905 годов^[2]

Армия                        Всего убито, умерло
                                      от ран, болезней 
                                      и скоропостижно,
                                      тыс. чел.

Русская                      44 441

Японская                   86 004

Именно высокие потери, понесенные японской армией, вынудили правительство Микадо первым поставить вопрос о заключении мира и подписать мирный договор на весьма умеренных условиях. Более того, подписание мира вызвало волнения в Японии, так как японскому обществу он показался несоразмерным с затратами и успехами своей страны в войне.

Генерал Н.Н. Головин в своем капитальном исследовании «Военные усилия России в Первой мировой войне» приводит следующие статистические данные, сравнивая русские потери с потерями союзной России Франции и ее главного противника — Германии (табл.).

В результате, несмотря на большие демографические потери Гражданской войны и красного террора, к началу Второй мировой войны мобилизационный потенциал населения нашей страны по-прежнему превосходил такой у ее основных противников.

Командные кадры

В конце XIX века в Российской империи была создана система профессиональных военных кадров, включавшая в себя начальное, среднее и высшее военное образование, подготовку офицеров запаса (через систему вольноопределяющихся), унтер-офи­церских кадров (через полковые школы и учебные команды). Качество русского военного образования оценивалось весьма высоко. Генерал А.И. Деникин отмечал в своих мемуарах: «Путем постепенных реформ перед Первой мировой войной в 1911 году все училища стали “военными”, и русский офицерский состав по своей квалификации не уступал германскому и был выше французского».

Ключевую роль в управлении вой­сками играли офицеры, получившие образование в Академии генерального штаба. По оценкам генерала Деникина, они составляли 25% полковых командиров, 68–77% начальников пехотных и кавалерийских дивизий, 62% корпусных командиров.

С началом Первой мировой войны была развернута система ускоренной подготовки офицерских кадров, включавшая в себя как ускоренное обучение в военных училищах, так и подготовку офицеров нижнего уровня в упрощенных учебных заведениях — школах прапорщиков. В 1915 году в военные училища были направлены мобилизованные студенты гражданских высших учебных заведений, что позволило сохранить высокий общеобразовательный уровень офицерства.

Эта система доказала свою эффективность, сохранив до некоторой степени в условиях мировой войны должный уровень профессиональной подготовки и корпоративные традиции офицерства.

К концу 1917 года в рядах русской армии насчитывалось 276 тыс. офицеров и генералов. В ходе Гражданской войны большевики теми или иными способами мобилизовали в Красную армию более 70 тыс. офицеров, составивших основу ее командных кадров. К 1921 году в рядах РККА служило более 50 тыс. бывших офицеров, составивших почти 40% от всех командных кадров. Также через военные структуры советской власти прошло около 14 тыс. бывших белых офицеров, включая как бывших офицеров Российской императорской армии, так и тех, кто получил офицерский чин уже в рядах белых войск.

Если учесть офицеров белых и национальных армий, оставшихся после Гражданской войны в СССР, а также некоторую часть офицеров, не служившую в годы Гражданской войны ни у красных, ни у белых, то можно обоснованно предположить: на территории советской России осталось около 100 тыс. бывших офицеров.

Однако советское правительство, руководствуясь идеологическими соображениями, не только не востребовало полностью этот ресурс для подготовки вооруженных сил, но, напротив, приняло меры по сокращению его использования.

В 20-х годах ХХ столетия из РККА были уволены подавляющее большинство бывших офицеров Российской императорской армии. Увольнения шли как в рамках сокращения армии после Гражданской войны, так и в рамках чистки командного состава. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что бывшие офицеры были наиболее квалифицированными в военном отношении командирами новой армии, но они же вызывали и наиболее негативное отношение у советских руководителей.

«В РККА преимущественно в высших учреждениях на службе состоит значительное количество бывшего кадрового офицерства. Эта категория военспецов является по своему бывшему и социальному положению наиболее чуждой советской власти... Все они ждут падения советской власти», — цитирует документ НКВД тех лет современный историк*.

На рубеже 20–30-х годов в ходе так называемого дела «Весна» из армии было вычищено более трех тысяч бывших офицеров, значительная часть из них была арестована и расстреляна.

Увольнение бывших офицеров в запас после окончания Гражданской войны осуществлялось так, чтобы фактически исключить возможность призыва их обратно на военную службу. Это достигалось особыми формами военного учета, в результате которых бывшие офицеры подлежали мобилизации лишь в последнюю очередь и направлялись в этом случае в тыловые и вспомогательные войска.

При этом в системе учета военно­обязанных в Советском Союзе отсутствовало упоминание о службе резервиста в старой русской армии. Поэтому даже те офицеры, которые числились на военном учете, числились там без учета своего чина и в случае мобилизации подлежали призыву в качестве рядовых. Это распространялось и на бывших офицеров, уволенных в запас из РККА после окончания Гражданской войны, так как их увольнение произошло до введения в Красной армии персональных воинских званий в 1935 году (впрочем, то же относилось и к собственно красным командирам).

Таким образом, к концу 30-х годов на службе в РККА оставалось от 450 до 600 бывших офицеров русской императорской армии. Военный потенциал русского офицерского корпуса не был востребован советским руководством в ходе собственного военного строительства.

Это выглядит особенно парадоксальным, если учесть, что одной из главных проблем советских вооруженных сил накануне Великой Отечественной войны был недостаток как количественных, так и качественных командных кадров.

Как отмечают современные исследователи, «негативное влияние на уровень боеспособности стрелковых соединений и частей оказывало отсутствие опытных командных кадров, способных организовать боевую подготовку в соответствии с современными требованиями. На должностях командиров подразделений, частей и соединений оказались молодые офицеры с недостаточным опытом практической работы, а в некоторых случаях — просто слабо подготовлен­ные»^[3].

На 1 января 1941 года списочная численность командно-начальствую­щего состава армии и флота составляла 579 581 человек, из которых проходили службу: в сухопутных войсках — 426 942, в военно-воздушных силах — 113 086, в военно-морском флоте — 39 553 человека, из них 7,1% имели высшее, 55,9% — среднее, 24,6% — ускоренное военное образование и 12,4% вообще не имели военного образования^[4].

Примечательно, что в ходе боев Великой Отечественной войны оставшиеся в кадрах РККА бывшие офицеры русской армии сыграли большую, если не сказать выдающуюся роль, совершенно несопоставимую с их ничтожным количеством. Достаточно сказать, что на заключительном этапе войны из десяти командующих фронтами четверо были бывшими офицерами (штабс-капитаны Ф.И. Толбухин и А.М. Василевский, подпоручики Л.А. Говоров и И.Х. Баграмян), генеральный штаб возглавлял бывший поручик А.И. Антонов. Из оставшихся командующих фронтами пятеро были бывшими унтер-офицерами русской армии, и лишь один К.А. Мерецков не служил в ней вовсе.

Можно только предположить, как была бы устроена советская армия и как она воевала, если бы военный потенциал русского офицерского корпуса был бы использован для военного строительства и командования вооруженными силами.

Поколения, рожденные в империи

Всеобщая воинская повинность была восстановлена в СССР только 1 сентября 1939 года, до этого момента защита социалистического отечества считалась почетной обязанностью трудящихся, но всех граждан СССР. Пониженные в правах представители элитных сословий Российской империи, а также приравненные к ним, до этой даты не подлежали призыву на военную службу и не проходили какой-либо военной подготовки. К непризывным категориям относились лишенцы, кулаки, подкулачники (то есть значительная часть крестьянства), казачество (до 1936 года) и т.д. Многие из этих людей даже не состояли на военном учете, что в значительной степени затруднило призыв в армию в момент начала войны.

Как известно, война началась для Советского Союза с серии тяжелых поражений, в результате которых бы­ли не только потеряны значительные территории, но и фактически прекратила свое существование довоенная советская армия. Особенно трагическим обстоятельством стало то, что наибольшие потери армия понесла не убитыми и ранеными, а плен­ными. По данным комиссии С.В. Кри­вошеева, за III квартал 1941 года РККА безвозвратно потеряла 2 067 801 человека, что составило 75,34% от общей численности вступивших в бой войск, причем большую часть этих потерь наша армии понесла пленными. Всего за 1941 год в плен попало 2 335 482 бойца и командиров РККА, что составляет более половины от числа военнопленных за все годы войны, и большая часть из этих людей попала в плен в первые недели войны.

Столь большие потери пленными не могут быть объяснены исключительно военными причинами. Необходимо также учитывать социальные проблемы советского общества и главную из них — процесс трансформации общества под влиянием коммунистической идеологии в общество нового типа. В результате к 1941 году можно выделить следующие категории в составе общества:

— новое советское общество (в основном молодежь, те, кто был воспитан в советской системе ценностей или разделял ее);

— старое традиционное русское общество (считавшее советскую власть не своей, сохранившее традиционные ценности, включая православную веру и отношение к Отечеству);

— «болото» (те, кто утратил старые ценности, но не приобрел новые).

Эти группы были неравномерно представлены в вооруженных силах. Представители нового советского общества целенаправленно отбирались в элитные войска РККА — авиацию, механизированные части, войска НКВД, конницу. Кадры для них проходили особый отбор, причем не только традиционный медицинский или образовательный, но и идеологический. В качестве примера критериев такого отбора можно привести отрывок из приказа ГЛАВПУРа РККА по отбору военнослужащих для комплектования танковых экипажей:

«1. В экипаж отбирать военно­слу­жащих, беспредельно преданных нашей Родине, большевистской партии и Советскому правительству, бес­страш­ных, решительных, обладающих железным характером, способных на подвиги и самопожертвования людей, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не сдадут танк врагу.

2. В экипажи отбирать преимущественно из рабочих промышленности, транспорта и сельского хозяйства, а также студентов индустриальных вузов и техникумов. Подбирать людей, хорошо владеющих русским языком (русских, украинцев, белорусов).

3. Экипаж должен состоять из коммунистов, комсомольцев и непартийных большевиков, воспитанных в духе ненависти к врагу и непреклонной воле к победе»^[5].

Все, кто не проходил такой отбор, отправлялись на комплектование пехоты: «Получается то, что к этой тяжелой службе в пехоте приходит молодежь нашей страны после отсева от комплектования авиации, артиллерии, танковых частей, конницы, инженерных частей, частей местной охраны и т.д. В результате — слабый, малорослый боец»^[6], — констатировал в декабре 1940 года генерал Музыченко на совещании высшего командного состава РККА.

Несмотря на новый закон о воинской обязанности, представители неблагонадежных слоев общества концентрировались в основном во вспомогательных частях и структурах.

Все это привело к тому, что роковым летом 1941 года одни части дрались пусть неумело, но героически, другие же, при первых столкновениях с врагом, обращались в бегство. В архивах сохранились сведения не только о случаях массовой паники, но и о бегстве с фронта целых соединений РККА (199-я с.д. и 70-й с.к.).

Согласно Указу Верховного Совета СССР о мобилизации, призыву в армию подлежали военнообязанные 1905–1918 годов рождения, то есть с самого начала проходил массовый призыв в армию людей, рожденных и воспитанных до революции. Постепенно доля дореволюционных возрастов в призывных контингентах возрастала. Призыву подлежали военнообязанные вплоть до 1890 года рождения, и есть сведения о призыве более старших возрастов, вплоть до 1885 года.

Таким образом, начиная с 1941 года меняется социальный состав советской армии. На смену советским поколениям, воспитанным в советском духе, пришли люди, рожденные и воспитанные в Российской империи. Это не могло не оказать влияния на настроения и идеологию сражающейся страны.

Возможно, именно с этим процессом связано обращение советской идеологии к идеям защиты Отечества, русскому патриотизму, национальной исторической традиции. Само название войны — Великая Отечественная — для людей начала 40-х годов было отсылкой к Первой мировой вой­не, которая в Российской империи именовалась Второй Отечественной.

Объявленная мобилизация встретилась с определенными трудностями. Помимо большого притока добровольцев, многие из которых не состояли даже на военном учете, имели место и обратные явления — уклонение от мобилизации и дезертирство мобилизованных. Только в период с начала вой­ны до конца 1941 года органы НКВД задержали свыше 710 тыс. дезертиров и более 71 тыс. уклонистов*.

Причинами отказа от военной служ­бы были как социальные, так и политические. В появившихся в последние годы в печати неподцензурных мемуарах участников войны отразился сложный спектр настроений, с которыми советское общество встретило войну. Кавалер трех боевых орденов, офицер-танкист Арсентий Родькин вспоминал: «Честно говоря, воевать мне не хотелось, и если бы можно было не воевать, я бы не воевал, потому что не в моих интересах было защищать эту советскую власть.

Что ты удивляешься? Думаешь, что все “ура-ура” кричали?

В 1941 году моего дядю арестовали. В училище я узнаю, что он погиб где-то на Севере. Мне так обидно стало.

Я даже бежать из училища хотел, но потом решил, что кремлевские негодяи приходят и уходят, а Родина все же остается. Меня сильно задевало, что какая-то там немчура дошла до Волги. Как это так?! Надо, как говорится, дать им по рогам.

Так что я на фронте Родину защищал, а не советскую власть»^[7].

После призыва военнообязанных изменился и возрастной состав армии. На смену молодежи в возрасте 18–22 лет пришли люди в возрасте от 30 до 40. К сожалению, у нас нет в настоящее время сведений о среднем возрасте военнослужащих советской армии в годы войны. Некоторые предположения можно построить на основании статистики потерь.

В расчетах комиссии С.Кривошеева указано следующее распределение:

20 лет и моложе — 1560,3 тыс. чел. (18%);

21–25 лет — 1907,0 тыс. чел. (22%);

26–30 лет — 1517,0 тыс. чел. (17,5%);

31–35 лет — 1430,3 тыс. чел. (16,5%);

36–40 лет — 1040,2 тыс. чел. (12%);

41–45 лет — 693,5 тыс. чел. (8%);

46–50 лет — 433,4 тыс. чел. (5%);

51 год и старше — 86,7 тыс. чел. (1%).

Таким образом, на советские возраста (до 26 лет) приходится 40% потерь, а больше половины (60%) — на поколения, рожденные и воспитанные в Российской империи. Необходимо также учитывать, что значительная часть потерь молодежи приходится на 1941 год, когда была разгромлена кадровая Красная армия, основу личного состава которой составляли призывники 1920–1921 годов рождения.

Изменение возрастного состава РККА сказалось и на настроениях армии. Если предвоенная Красная армия всячески подчеркивала отсутствие преемственности с дореволюционной русской армией, то в годы войны обращение к опыту прошлого пошло буквально явочным порядком.

Герой романа К.М. Симонова генерал Серпилин (сам бывший унтер-офицер русской армии) обращает внимание на этот момент:

«— Никак нет, товарищ генерал, — сказал солдат.

“Черт его знает, — подумал Серпи­лин, — не вводили мы этого «никак нет» и не культивировали; само собой, незаметно из старой армии переползло и возродилось, и все чаще приходится его слышать... Парень молодой, не с собой его принес, здесь приобрел”».

Явочным порядком в армии возродились понятия «офицер», «офицерство». Если до войны официальным названием комсостава РККА было «красный командир», то начиная с 1941 года в документах все чаще появляется слово «офицер», официально закрепленное в армии с 1944 года.

В этом же контексте можно рассматривать и реформу обмундирования советской армии, включавшую в себя возвращение близкой к дореволюционной системе знаков различия в форме погон. Если до войны погоны сами по себе являлись символами контрреволюции, то теперь они заняли свое привычное место на плечах русских солдат и офицеров.

Приход старших поколений способствовал и повышению стойкости войск с учетом психологического и мировоззренческого факторов. Важной частью подготовки солдата к войне и к бою является подготовка его к возможной смерти. В армии Российской империи мотив возможной и почетной смерти в бою рассматривался в религиозном контексте как смерть за веру православную, царя и Отечество, как уподобление в смерти Христу.

Основной принцип отношения к смерти четко выражен в солдатской песне середины XIX века — «Жизни тот один достоин, кто на смерть всегда готов». Смерть в бою считалась вероятной, более того — практически неизбежной. Солдат царской армии шел в бой умирать:

«Мы смело на врага за русского царя на смерть пойдем вперед, своей жизни не щадя» (песня Павловского юнкерского училища);

«За царя и за Россию мы готовы умирать» (солдатская песня);

«Марш вперед! Смерть нас ждет! Наливайте чары...» (песня Александрийского гусарского полка);

«Под ним умрет драгун беспечный, сложивший голову в бою» (песня 12-го Стародубовского драгунского полка);

«Коль убьют на бранном поле, так со славой погребут, а без славы да неволей все когда-нибудь помрут» (песня лейб-гвардии конно-гренадерского полка).

Такие песни приучали солдат к мысли о возможности смерти в бою, учили не бояться смерти, готовили к ней. В основе этой подготовки было православное учение о смерти и загробном мире. Воин русской армии воевал за веру, царя и Отечество, и смерть в бою рассматривалась не только как воинский, но и как религиозный подвиг.

Советское атеистическое мировоззрение всячески избегало темы смерти. В советских песнях погибали враги («летели наземь самураи», «несем победу родине и смерть ее врагам»), а герой неизменно оставался жив. Более того, когда в 1941 году поэт Алексей Сурков сочинил свою знаменитую «Землянку» («Бьется в тесной печурке огонь...»), песня вызвала критику политических органов армии, а в 1942 году была даже запрещена к исполнению, так как в строчках «до тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага» был усмотрен «упаднический момент». Поэт получил письмо от фронтовиков, возмущенных подобным запретом: «Напишите вы для этих людей, что до смерти четыре тысячи и английских миль, а нам оставьте так, как есть, — мы-то ведь знаем, сколько шагов до нее, до смерти».

Советская молодежь, воспитанная в атеистическом духе, была оставлена идеологией один на один с неизбежным страхом смерти в бою, что тоже увеличивало потери. Пример того, как страх смерти овладевает душой человека и обрекает его на панику и гибель, мы находим в книге писателя-фронтовика Бориса Васильева «А зори здесь тихие...»:

«А Галя уж и не помнила об этом свинце. Другое стояло перед глазами: серое, заострившееся лицо Сони, полузакрытые, мертвые глаза ее и затвердевшая от крови гимнастерка. И... две дырочки на груди. Узкие, как лезвие. Она не думала ни о Соне, ни о смерти, — она физически, до дурноты ощущала проникающий в ткани нож, слышала хруст разорванной плоти, чувствовала тяжелый запах крови. Она всегда жила в воображаемом мире активнее, чем в действительном, и сейчас хотела бы забыть это, вычеркнуть — и не могла. И это рождало тупой, чугунный ужас, и она шла под гнетом этого ужаса, ничего уже не соображая.

Федот Евграфыч об этом, конечно, не знал. Не знал, что боец его, с кем он жизнь и смерть одинаковыми гирями сейчас взвешивал, уже был убит. Убит, до немцев не дойдя, ни разу по врагу не выстрелив...»

Таким образом, оставленный Российской империей демографический потенциал дал советскому руководству те самые людские ресурсы, которые позволили выдержать удар агрессора, заново создать армию, выстоять и победить. И когда мы говорим о солдатах-победителях 1945 года, мы должны помнить, что большинство из них родилось и получило воспитание во времена Российской империи.

Указание на этот факт никоим образом не умаляет подвига более молодых поколений, рожденных и воспитанных в СССР. В годы Великой Отечественной войны с врагом сражалось все население страны. Все внесли свой вклад в Победу. И важную роль в ней сыграло наследство старой России. Человеческий потенциал — самая ценная часть этого наследия.