События и мифы

27 февраля утром правительством наконец-то был опубликован Указ о перерыве занятий Государственной думы. Однако не было принято никаких мер, чтобы в Таврический дворец никого не пускали. С 9 часов утра здание Государственной думы стало заполняться депутатами. Однако никого из думских «вождей» видно не было. Депутат С.П. Мансырев вспоминал: «Меня поразило, что между членами Думы, бывшими во дворце в большом числе, не было ни одного сколько-нибудь значительного по руководящей роли: ни членов президиума, ни лидеров партий, ни даже главарей Прогрессивного блока. В Думе царило общее смятение и растерянность и вместе с тем, полное недоумение и негодование перед неожиданным роспуском».

В 7 часов утра начался мятеж в двух учебных командах запасного батальона Лейб-гвардии Волынского полка. Как и в случае с Павловским полком, события развивались по одному и тому же сценарию. Накануне две команды «волынцев» под командованием двадцатипятилетнего штабс-капитана И.С. Лашкевича проявили стойкость в отражении натиска революционной толпы на Знаменской площади. Отличился и старший фельдфебель первой роты Т.И. Кирпичников: он выхватил из рук революционного боевика самодельную бомбу (гранату) и сдал её полицейским.

Однако в ночь с 26 на 27 февраля Кирпичников в казарме вёл агитацию среди солдат, убеждая их не подчиняться офицерам и не стрелять по толпе. Около 7 часов утра штабс-капитан И.С. Лашкевич вышел перед построившейся первой ротой и произнёс короткую речь и прочитал телеграмму Государя. Тогда Кирпичников заявил офицеру, что солдаты отказываются выходить на улицу. Лашкевич побледнел и вышел из казармы, но внезапно упал убитый выстрелом в затылок. Убийство это было приписано Кирпичникову, из которого февралисты слепили образ революционного героя. Он был произведён Временным правительством в унтер-офицеры, награждён генералом Л.Г. Корниловым Георгиевским крестом. С Кирпичниковым спешили сфотографироваться французские и английские политические деятели. Но, скорее всего Кирпичников не имел отношение к убийству. В кровавые февральско-мартовские дни в Петрограде, Кронштадте и Гельсингфорсе было убито много талантливых офицеров. Вот лишь некоторые их имена: командир запасного батальона Лейб-гвардии Павловского полка полковник А.Н. Экстен (убит 26 февраля), начальник учебной команды запасного батальона Лейб-гвардии Волынского штабс-капитан И.С. Лашкевич (убит 27 февраля), командир крейсера 1-го ранга капитан 1-го ранга М.И. Никольский (убит 28 февраля), главный командир Кронштадтского порта адмирал Р.Н. Вирен (убит 1 марта).Все они, якобы, были убиты в результате самосуда «возмущённых» солдат (матросов). Однако большей частью этот «самосуд» не был ничем иным как легендой, призванной скрыть убийства офицеров профессиональными боевиками, которые стреляли в свою жертву из толпы военнослужащих. Кроме того, в февральские дни в Петрограде и в зоне дислокации кораблей Балтийского флота действовали боевые группы, одетые в матросскую и офицерскую русскую форму. Тактика Таким образом, солдатам и матросам отрезался путь назад, ибо после убийства офицеров они были уверены, что их расстреляют. «Солдаты, — писал Г.М. Катков, — внезапно почувствовали, что возврата им нет. С этого момента их судьба зависела от успеха мятежа, а успех этот мог быть обеспечен только в том случае, если к Волынскому полку немедленно присоединяться другие».

Командование батальоном пребывало в преступном бездействии. Восставших никто не арестовал, к ним даже никто из офицеров не вышел. Командир батальона полковник В.И. Висковский бежал в неизвестном направлении. Офицеры разошлись. Солдаты в замешательстве стали группироваться вокруг Кирпичникова. Взбунтовавшаяся команда «волынцев» двинулась к «преображенцам», из которых к ним присоединилась 4-я рота. Объединённый отряд отправился к «литовцам», по дороге убив полковника, ведавшего нестроевыми частями.

В тот же день 27 февраля командир Самокатного батальона полковник И.Н. Балкашин со своими солдатами целые сутки вёл успешный бой с бунтовщиками, не получая никакой поддержки. Утром 28 февраля, осознав, что прорваться невозможно, полковник Балкашин обратился к штурмующей толпе с речью, в которой заявил, что его солдаты выполняли только свой долг. В этот момент он был убит из толпы опять-таки «случайной» пулей.«Случай с Самокатным батальоном, — пишет Г.М. Катков, — показывает, что мог бы сделать решительный и пользующийся популярностью офицер».

Это мнение полностью подтверждается и действиями отряда полковника Лейб-гвардии Преображенского полка А.П. Кутепова, который, прибыв с фронта в отпуск в Петроград, попал в водоворот революционных событий. Вызванный генералом С.С. Хабаловым, он получил приказ «оцепить район от Литейного моста до Николаевского вокзала и все, что будет в этом районе, загнать к Неве и там привести в порядок».

А.П. Кутепов проявил присущую ему смелость и энергию, несколько раз рассеивая революционные толпы. Однако внезапно Хабалов приказал Кутепову возвращаться к Зимнему дворцу. Тем временем, кутеповский отряд, голодный и усталый, не был поддержан другими находившимися в Петрограде частями. Кутепов остался без связи со штабом, без какой-либо поддержки и был вынужден вечером свой распустить отряд.

Генерал К.И. Глобачёв утверждал позднее, что взбунтовавшиеся «полки стали первым оплотом революционной цитадели». Но это утверждение неверно: никакой «цитадели» не было. Один из организаторов переворота С. Масловский (Мстиславский) вспоминал: «Можно сказать с уверенностью. Если бы в ночь с 27-го на 28-е противник мог бы подойти к Таврическому дворцу даже незначительными, но сохранившими строй и дисциплину, силами, он взял бы Таврический с удара — наверняка, защищаться нам было нечем. Правительство не смогло, однако, этого сделать: оно было дезорганизовано».

Между тем, толпа ворвалась в городскую тюрьму «Кресты», освободив всех заключённых. Было подожжено здание окружного суда, причём толпа мешала прибывшей пожарной команде тушить здание. Адвокат Н.П. Карабческий вспоминал: «Городовых тем временем беспощадно убивали. Полицейские дома и участки брали штурмом и сжигали; с офицеров срывали ордена и погоны и обезоруживали их; протестовавших тут же убивали». Генерал К.И. Глобачёв: «К 5 часам дня беспорядки распространились на Петербургскую сторону; начались грабежи магазинов и частных квартир, обезоруживание офицеров на улицах, избиение и убийства городовых, аресты и убийства жандармских офицеров и унтер-офицеров. Словом, уже в пять часов дня ясно стало власть не существует, а столица находится распоряжении черни».

В 16 часов в Мариинском дворце состоялось последнее заседание Совета министров. Военный министр генерал М.А. Беляев потребовал от министра внутренних дел А.Д. Протопопова уйти в отставку. Министры направили Государю телеграмму с просьбой прислать генерала с войском, чтобы подавить мятеж. На этом заседание правительства закончилось. Когда министры покидали дворец, пришло известие, что арестован и доставлен в Думу, председатель Государственного совета И.Г. Щегловитов. Связь с Думой была прервана, и никакой информации о том, что там происходит, правительство не имело.

Во втором часу дня в Таврический дворец пришли известия, что толпа взяла Арсенал, разграбила оружие, разгромила Окружной суд, направилась освобождать «Кресты». Эти сообщения угнетающе подействовали на депутатов. «Между думцами была полная растерянность, — свидетельствует Мансырев, — революции ждали почти все, но что она разразится теперь — не ожидал никто. Чувствовалась у всех совершенная неподготовленность каким-либо действиям и совершенное отсутствие какого-либо плана».

Только в 14 часов 30 минут в Таврическом дворце появились М.В. Родзянко и П.Н. Милюков. Они быстро прошли мимо депутатов на совещание старейшин. В четвертом часу М.В. Родзянко торжественно пригласил всех депутатов в зал на частное совещание. В этот момент Керенский дал электрический звонок для сбора депутатов в большой зал заседаний, демонстрируя тем, что он не подчиняется царскому указу о роспуске Думы. Но Родзянко приказал отключить большой звонок, и все отправились на частное совещание. Там посыпались разные предложения. Н.В. Некрасов предлагал ехать к главе правительства князю Голицыну и предложить ему назначить популярного генерала для подавления бунта. М.А. Караулов, наоборот, предлагал немедленно возглавить события, а не искать помощи у правительства. Потом выступил трудовик В.И. Дзюбинский, который первым выступил с идеей создания Думой комитета, наделённого неограниченными полномочиями для восстановления порядка.

П.Н. Милюков, растерявший весь свой былой революционный пыл, возражал как Некрасову, так и Дзюбинскому. Керенский в сильном возбуждении стал кричать, что в Таврический дворец направляется огромная толпа, которая требует от Думы взять всю власть в свои руки. «Дайте мне автомобиль, — восклицал Керенский, — я попробую их уговорить!». После этой фразы он куда-то исчез. Вслед за ним стали быстро покидать здание Думы некоторые депутаты, причём многие предпочли скрыться через окна.

В такой обстановке М.В. Родзянко поставил вопрос о создании Временного комитета «для водворения порядка в столице и для связи с общественными организациями и учреждениями». Выбирали комитет уже немногие оставшиеся в зале депутаты, под хорошо различаемые крики и бряцание винтовок из соседнего зала: в Таврический дворец хлынула толпа народа, многие, из которого были вооружены. В состав комитета вошли М.В. Родзянко (председатель), П.Н. Милюков, Н.В. Некрасов, В.А. Ржевский, В.В. Шульгин, М.А. Караулов, А.И. Коновалов, А.Ф. Керенский, Н.С. Чхеидзе.

Пока шли выборы комитета, во дворце творились бесчинства: ворвавшаяся толпа смяла караул и убила его начальника, заняв все помещения Государственной думы. Почти все депутаты бежали. Лишь некоторые из них, «такие как Керенский, Чхеидзе и другие, были родственны этой нахлынувшей толпе. Только они нашли общий язык с ней, только они не боялись говорить с ней».

Большинство депутатов не знало, что весь этот «поход революционного народа» в Государственную думу был организован Керенским и его союзниками. Керенский под угрозой физической расправы, фактически заставил вождей Думы пойти по революционному пути и таким образом, лишил их возможности легально оставаться у власти. Сам же он действовал открыто революционно.

Керенский не только вошел во Временный комитет Государственной думы, но и вместе со своим революционным штабом вошёл в её Военную комиссию, возглавляемую А.И. Гучковым. Именно «штаб Керенского» организовал захват важнейших стратегических объектов города и начал аресты министров императорского правительства. созданную для руководства операциями против полиции и верных царю воинских частей.

Стремительность событий, происшедших 27 февраля, вознёсших на гребень волны Керенского и его подельников, повергли руководство Думы и Прогрессивного блока в шок. События развивались совсем не по тому сценарию, который они так долго вырабатывали в 1915-1916 гг., сидя в своих уютных кабинетах. Ведь, заговорщики планировали переворот, при котором у власти окажутся они, а не Керенский. Кроме того, в их планах было сохранение монархической формы правления, которая единственная делала их приход к власти внешне легитимным. Будущий комиссар Временного правительства А.А. Бубликов писал, что «ни один ответственный политический деятель, даже такой, как лидер октябристов, А.И. Гучков, лично почти физически не переваривавший Николая II, не заходил в своих желаниях дальше мечтаний о персональном низложении Николая, чтобы в период регентства Михаила над несовершеннолетним Алексеем попытаться создать в России нечто аналогичное Английскому государственному строю с царём царствующим, но управляющим».Здесь же ясно вырисовывалась перспектива прихода к власти левых с Керенским во главе. У Родзянко оставалось две возможности остаться у власти и оттеснить от неё Керенского. Либо, добиться от Великого Князя Михаила Александровича согласия стать регентом, который утвердил бы в качестве нового главы правительства Родзянко, либо попробовать от Великого Князя убедить Государя поручить М.В. Родзянко или князю Г.Е. Львову сформировать новое правительство.

27 февраля во второй половине дня Родзянко позвонил Великому Князю Михаилу Александровичу в Гатчину и попросил его спешно приехать в Петроград. Михаил Александрович прибыл в столицу около 18 часов вечера. Вместе с Родзянко он отправились в Мариинский дворец на заседание императорского правительства. Между тем, А.Д. Протопопов убеждал министров немедленно арестовать Родзянко, так как он, по оперативным данным Протопопова, действовал на стороне революции. В правительстве этим предупреждениям Протопопова не вняли, и около 20 часов вечера в Совет министров приехали великий князь Михаил Александрович и Родзянко. Голицын, Родзянко и Великий Князь обсуждали текст, который нужно было передать Государю. Князь Голицын, военный министр генерал Беляев и великий князь согласились с политическими требованиями Родзянко об Ответственном министерстве.

Депутаты предложили Великому Князю принять на себя всю власть до возвращения из Ставки Императора Николая II. Члены Комитета настойчиво убеждали Михаила Александровича взять власть в свои руки, отчего тот отказался. Родзянко начал требовать от Голицына немедленной отставки и передачи власти ВКГД. Голицын ответил, что подал Государю телеграмму с прошением об отставке, но пока не придёт ответ, он власть передавать никому не имеет права. На что Родзянко с угрозой сказал Голицыну, что все министры будут скоро арестованы.

По окончании этой беседы Великий Князь вернулся в комнату, где находились члены Государственной думы. Савич и Дмитрюков стали настойчиво требовать от Михаила Александровича принятие на себя регентства и согласия с отстранением Императора Николая II от власти. На что Великий Князь Михаил Александрович заявил, что без согласия Государя он этого сделать не может.

В 21 ч. Великий Князь поехал в дом военного министра на набережную реки Мойки 67 в сопровождении Родзянко и военного министра генерала Беляева. Великий Князь хотел лично переговорить с Августейшим братом, но и «этому его желанию не удалось осуществиться» и переговоры ему пришлось вести через генерала Алексеева. Михаил Александрович, фактически под диктовку Родзянко, довёл до Государя необходимость Ответственного министерства и назначения нового главы правительства. Кроме того, он ещё высказался и за то, чтобы Государь не приезжал пока в Царское Село. Безусловно, это было сделано по наущению Родзянко и, безусловно, было вызвано стремлением заговорщиков изолировать Государя в Могилёве.

Между тем, день 27 февраля стал для Государя переломным в его отношении к ситуации в Ставке. Утром Государь отправился, по обыкновению, в Штаб, где, по свидетельству А.А. Мордвинова «оставался чрезвычайно долго». Генерал М.В. Алексеев сказал Д.Н. Дубенскому, что в столице «новые явления — войска переходят на сторону восставшего народа». Во время доклада М.В. Алексеев передал Императору Николаю II телеграмму М.В. Родзянко следующего содержания: «Занятия Государственной Думы указом Вашего Величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранён. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства Внутренних Дел и Государственной Думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною Вашему Величеству во вчерашней телеграмме. Повелите в отмену Вашего Высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Возвестите безотлагательно эти меры Высочайшим манифестом. Государь не медлите. Если движение перебросится в армию — восторжествует немец, и крушение России, а с ней и Династии — неминуемо. От имени всей России прошу Ваше Величество об исполнении изложенного. Час, решающий Вашу судьбу и родины настал. Завтра может быть уже поздно. Председатель Государственной Думы Родзянко».

Известия из Петрограда тяжело подействовали на Государя. Он стал заметно более сумрачен и очень мало разговорчив. В 12 часов 10 минут пришла тревожная телеграмма от С.С. Хабалова, в которой тот сообщал о бунте в гвардейских полках и просил прислать дополнительные верные войска. Но через час пришла телеграмма от генерала М.А. Беляева, в которой тот сообщал: «Начавшиеся с утра в нескольких войсковых частях волнения твёрдо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и батальонами. Сейчас не удалось еще подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие. Беляев».

Государь назначил Главнокомандующим войсками Петроградского военного округа генерал-адъютанта Н.И. Иванова и приказал ему немедленно двигаться на Петроград во главе батальона Георгиевских кавалеров. В своем дневнике Государь 28 февраля записал: «Лёг спать в 3 ¼ , так как долго говорил с Н.И. Ивановым, которого посылаю в Петроград с войсками водворить порядок». Николай II приказал генералу М.В. Алексееву «сообщить Председателю Совета министров о том, чтобы все министры исполняли требования Главнокомандующего войсками Петроградского военного округа беспрекословно».

Главная задача генерала Н.И. Иванова заключалась в том, чтобы в Петрограде появился представитель Царя с исключительными полномочиями. Батальон должен был взять под охрану Царское Село и охранять Государя, когда он туда вернется. Вечером 27 февраля Николай II отдал приказ направить на Петроград значительные воинские подразделения. Всего на подавление мятежа Государь приказал послать с фронтов 7 пехотных полков с артиллерией и четыре кавалерийских полка. Общая численность войск, которых Николай IIнаправил на подавление петроградского мятежа равнялась примерно 30 тысячам человек. Кроме того, этим силам придавалась пулемётная команда Кольта. Государь требовал направить «прочных генералов, смелых помощников».

В 21 час 15 минут была получена телеграмма от главнокомандующего войсками Северного фронта генерал-адъютанта Н.В. Рузского, в которой тот убеждал Царя: «Дерзаю всеподданнейше доложить Вашему Величеству о крайней необходимости принять срочные меры, которые могли бы успокоить население, вселить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и в своё будущее. Эти меры, принятые теперь, накануне предстоящего оживления боевой деятельности на фронте, вольют новые силы в армию и народ для проявления дальнейшего упорства в борьбе с врагом; позволяю себе думать, что при существующих условиях меры репрессии могут скорее обострить положение, чем дать необходимое, длительное удовлетворение».

В 22 часа 30 минут генерал М.В. Алексеев разговаривал по прямому проводу с Великим Князем Михаилом Александровичем. Великий Князь просил М.В. Алексеева доложить Государю, что для успокоения ситуации необходимо срочно уволить весь состав Совета министров и назначить во главе правительства лицо, пользующимся уважением в широких слоях населения, поручив ему составить кабинет по его усмотрению. Это решение должно быть объявлено Высочайшим манифестом. При этом Великий Князь просил передать, что, по его мнению, таким лицом в настоящий момент мог быть князь Г.Е. Львов.

Ответ Николая II был передан М.В. Алексеевым довольно быстро: «Государь Император повелел мне от его имени благодарить Ваше Императорское Высочество. Все мероприятия, касающиеся перемен в личном составе, Его Императорское Величество отлагает до времени своего приезда в Царское Село. Завтра отправляется в Петроград генерал-адъютант Иванов в качестве главнокомандующего Петроградского округа, имея с собой надёжный батальон. Со завтрашнего дня с Северного и Западного фронтов начнут отправляться в Петроград из наиболее надежных частей четыре пехотных и четыре кавалерийских полков».

Передав Великому Князю Михаилу Александровичу ответ Государя, Алексеев добавил уже от себя: «Позвольте закончить личной просьбой о том, чтобы высказанные Вашим Императорским Высочеством мысли в предшествовавшем сообщении вы изволили настойчиво поддержать при личных докладах Его Величеству, как относительно замены современных деятелей Совета Министров, так и относительно способа выбора нового Совета, и да поможет Вашему Императорскому Высочеству Господь Бог в этом важном деле».Этими словами Алексеев ещё раз продемонстрировал, что линия Родзянко является и его линией.

После переговоров с братом, Николай II получил телеграмму председателя Совета министров князя Н.Д. Голицына, в которой говорилось: «Длящиеся четвёртый день уличные беспорядки сегодня приняли характер военного мятежа». Глава правительства сообщал Царю о введении в Петрограде осадного положения и просил направить для подавления бунта популярного генерала. Голицын умолял немедленно отправить в отставку всё правительство, в первую очередь министра внутренних дел Протопопова, и назначить главою правительства лицо, пользующееся доверием в стране.

Государь ответил Голицыну жёсткой телеграммой: «Председателю Совета Министров. О главном военном начальнике Петрограда мною дано повеление начальнику моего штаба с указанием немедленно прибыть в столицу. Тоже и относительно войск. Лично вам предоставлены все необходимые права по гражданскому правлению. Относительно перемен в личном составе при данных обстоятельствах считаю недопустимым. НИКОЛАЙ».

Алексеев и Лукомский пытались воздействовать на Государя, с тем, чтобы он согласился с предложениями Голицына. Но, не смотря на это давление, Император Николай II приказал немедленно отправить Голицыну телеграмму, указав при этом, что «это моё окончательное решение, которое я не изменю, а поэтому бесполезно мне докладывать ещё что-либо по этому вопросу».

Тогда генерал Алексеев принёс Государю только что полученную телеграмму от генерала С.С. Хабалова: «Прошу доложить Его Императорскому Величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог. Большинство частей одна за другими изменили своему долгу отказываясь сражаться против мятежников. Другие части побратались с мятежниками и обратили свое оружие против верных Его Величеству войск. Оставшиеся верными долгу весь день боролись против мятежников понеся большие потери. К вечеру мятежники овладели большею частью столицы. Верными присяге остаются небольшие части полков, стянутые у Зимнего Дворца».

Около 23 часов Император Николай II внезапно принял решение об отъезде в Царское Село. Ранее Николай II планировал вернуться в Петроград не раньше 1 марта. Ещё в высланной Государыне телеграмме в 19 часов 6 минут 27 февраля Николай II пишет: «Её Величеству. Сердечно благодарю за письма. Выезжаю завтра в 2.30. Конная гвардия получила приказание немедленно выступить из Нов[города] в город [Петроград]. Бог даст, беспорядки в войсках скоро будут прекращены. Всегда с тобой. Сердечный привет всем. Ники».

В 20 часов 15 минут 27-го февраля генерал В.Н. Воейков направил А.Д. Протопопову следующую шифрованную телеграмму: «Его Величество изволит отбыть из Ставки во вторник 28 февраля в 2 часа 30 минут дня и прибыть Царское Село в среду 1 марта 3 час. 30 мин. дня». Поздно вечером 27 февраля, Николай II переносит свой отъезд с 14 часов 30 минут 28 марта на ранее утро того же дня. Но ещё позже, Царь решил уехать из Ставки немедленно. А.А. Мордвинов вспоминал, что около 23 часов 30 минут 27-го февраля свита узнала, что «на завтра утром назначено наше отбытие в Царское Село, что всей свите приказано готовиться к отъезду. Я направился к себе в гостиницу «Франция», чтобы отдать распоряжение своему старику Лукзену (дворцовый лакей Мордвинова — П. М.), и к своему удивлению нашёл его уже почти готовым к отъезду, с уложенными вещами, ожидающим присылки автомобиля, чтобы ехать на вокзал. Оказывается, что за несколько минут до моего прихода было передано по телефону извещение всем быть немедленно готовыми к отъезду, так как Императорский поезд отойдёт не завтра утром, а сегодня же около 12 часов ночи. Было уже около половины двенадцатого».

«Решение Царя ехать в Царское Село, — пишет В. Криворотов, — при создавшемся положении, было отчаянным шагом. Но Государь чувствовал, что он остался один, что никто не предпринимал ничего, и оставалось решать ему самому быть или не быть. Было ошибкой его окружения думать, что царь спешил в Царское Село исключительно из боязни за свою семью, жену и детей. Государь должен был сознавать, что его появление там, в центре пылающих страстей, не могло никоим образом защитить семью от распоясывавшейся толпы. Своим решением отправиться туда, Царь хотел разрубить узел всеобщего трусливого бездействия».

Анализ имеющихся фактов, позволяет сделать предположение, что поздно вечером 27 февраля Император Николай II получил сведения о существовании заговора в Ставке. Он понял, что та информация, из-за которой он приехал в Могилёв, и которая удерживала его в Ставке, была ложной и подброшена ему генералами-изменниками. Каждый лишний час его нахождения в Могилёве приближал победу революции в Петрограде. Вот, почему, Николай II принял решение немедленно, не теряя ни минуты уехать.

Генерал А.С. Лукомский, в общем, подтверждает эту нашу мысль. «Находясь в Могилёве, — пишет он, — Государь не чувствовал твёрдой опоры в своём начальнике штаба генерале Алексееве». Государь понимал, что нужно любой ценой прорваться в Петроград, куда должны были подоспеть отправляемые им верные части с фронта.

Генерал П.К. Кондзеровский вспоминал об отъезде Государя ночью 27 февраля: «Я еще не спал, когда услышал сильный гул от быстрого движения нескольких автомобилей. Бросившись к окну, я увидел, что мимо, полным ходом, промчались по направлению к вокзалу царский автомобиль и за ним все машины со Свитой. Ясно, что Государь уезжал из Ставки. Какое-то жуткое впечатление произвел этот отъезд в глухую ночь».

Не менее необычно-мрачное впечатление производил сам императорский поезд. Генерал Н.М. Тихменёв вспоминал: «Глубокой ночью, а вернее ранним утром 28 февраля, я прямо из своего служебного кабинета поехал на железнодорожную станцию проводить царский поезд, чего я вообще никогда не делал. В полной темноте, без единого огня, с наглухо завешанными окнами стоял поезд около платформы, ожидая отправления. На перроне станции не было никого, не лезла в глаза и обычная охрана. Тяжело было на душе у всех».

По всему было видно, что отъезд Государя был поспешным и максимально законспирированным. Около 4 часов утра от Могилёва отошёл свитский поезд. Через час в темноту двинулся Собственный Его Императорского Величества поезд литера «А».В 5 часов 35 минут в Департамент полиции ушла телеграмма № 947 от полковника Еленского: «Государь Император благополучно отбыл пять утра вместо двух с половиною дня».